Ядовитый свет электрической лампы больно бил по глазам, и огромное желание выключить ее, опустить голову на стол, с каждой минутой становилось все сильнее. Но нет, нужно к утру закончить эту статью и забыть о проблеме местной рекламы хотя бы на сутки…чтобы выспаться. «Еще один абзац…» - мысленно уговариваешь ты себя, но строчки разбегаются, не желая становиться талантливым текстом. Где-то за окном скрипнули тормоза чужой машины, ты с отвращением оттолкнул от себя клавиатуру, привычно-усталым движением снял с переносицы узкие очки и бросил куда-то в сторону кучи бумаг. Глаза болели так, что казалось, их сейчас просто разорвет от усталости. Луна боязливо светила в незадернутое шторой окошко, напоминая о том, что ночь уже давно напала на этот дом. И как раз в тот самый момент, когда голова устало рухнула на сложенные на столе руки, где-то за стеной раздался крик. Узнав его, ты в один момент бросаешься в маленькую комнатку. Она была темна, но свет тебе и не нужен, ты прекрасно знаешь, куда идти. Три шага – и маленькое дрожащее тельце уже в твоих руках. - Тише, тише, ну что такое? – спрашиваешь ты, приглаживая светлые льняные локоны маленькой дочки. В последнее время она часто кричала во сне… - Мне приснился страшный сон… - девочка, дочка, шепчет тебе на ухо, сильнее прижимаясь к отцовской груди. - Ничего, теперь-то все хорошо? – ты убрал слипшиеся от чего-то сладкого мягкие волосики и поцеловал дочку чуть выше брови. - Ты не уйдешь? Посидишь со мной? - Не уйду… Буду здесь. В комнатке прохладно, поэтому ты берешь из детской кроватки одеяльце и укутываешь в него ребенка, садишься с дочерью на пол и тихо-тихо раскачиваешься из стороны в сторону, убаюкивая. Обычно ты слишком занят статьями, газетами, нерадивыми корреспондентами, чтобы вспомнить, что реснички твоей дочери такие длинные, что достают практически до бровей. Утешаешь себя тем, что работаешь ради них, но где-то в душе понимаешь, что все оно – пустое. Что важнее этой минуты в твоей жизни ничего нет, и не будет. В комнате темно, но ты все равно видишь эту узенькую переносицу: «как у меня…», эти изломанные на взлете брови: «как у нее…». И память мучительно кидает в лицо слова: - Милый… - Я сегодня занят, родная, давай чуть позже? И ты понимаешь, что целый вечер ее не видел и вдруг…соскучился. - Так… а где наша мама? – спрашиваешь ты у уснувшего ребенка и, не дожидаясь ответа, встаешь медленно и осторожно, чтобы не разбудить дочку. Прижимая ее сильнее к себе, выходишь в коридор и идешь к комнатке, из которой мягко падает свет. Тихо проходишь в комнату и привычно прикрываешь ладонью глазки дочери, чтобы свет не бил. В спальне горел ночник, ласково освещая лица спящих, дорогих людей. Она спит, длинные волосы разметались по подушке, реснички вздрагивают, и ты вспоминаешь, что они вздрагивают у нее во сне всегда. Мягко проходишь по ковру и кладешь дочку рядом с женой. Тихо. Мирно. Тикают часы и дышат самые любимые женщины в твоей жизни. Ты улыбаешься, снимаешь дорогие часы, кладешь их рядом с ее очками на прикроватный столик, и садишься на пол, рядом. Она вздрогнула, но ты тихо положил свою ладонь на любимую макушку жены, и женщина успокаивается. Ты улыбнулся, положил голову на одеяло так, чтобы ее пальцы касались твоей щеки, и закрыл глаза. До утра все подождет: и статья, и реклама, и вся эта мишура. Главное – здесь, а ты сидишь у их ног и чувствуешь себя самым счастливым.
