Толпа воет истошно на площади пред эшафотом, А я поднимаю за вас вином наполненный череп, Чтобы пить, почему-то, за упокой, не понимая, что язык мелет, Трепая по ветру слова, пока кто-то Позади не закроет рот гуманно рукой, Хотя правильнее бы заткнуть просмоленным кляпом, Как бабе. Как ведьме. Бросив в терпкий Сахары зной, Подкрепив парой поленьев костер, алеющий среди досок заплатой. Грешница. Богохульница, кричавшая, что нет Его благодати. Под локтем – рука Инквизитора. Жженые дыры на подвенечном платье, А я обычной спичкой на нервах выжгла бы Его имя – Горькое, как полынь, язык вяжущее, Сплюнуть бы с эдакой небрежностью, Но не могу отказаться, по собственной воле, от спасения – страждущей Глотком его нежности. Демона. Под локтем рука отродья бесовского, Напялившего святые одежды Белые. Позолоченные. Картинка вроде нескладная, как поэма Бродского И в то же время притягивает взгляд Невежды. Прохожего. А мне сейчас только и надо убить себя в себе, Чтобы суметь нормально дышать. Осталось шесть минут и придет Заря, Но мне нужно шестьсот шестьдесят, чтобы наговориться и замолчать С ним. Вместе. Заря же пламенем довершит приговор, Сжигая не столько тело, сколько душу изорванную – Несколько слов – последний разговор, После которого понятно, что молчание – золото, Если молчать вместе с кем-то. И я стою на эшафоте под руку с Демоном, Отделенная от людей невидимой стенкой И согласна быть пленом Инквизитора. Святого. Демона
Сама пытаюсь разобраться в какого такого перепугу
