Последние несколько лет люди часто спрашивают меня, знал ли я человека по имени Александр Кирк. В случае острой надобности я могу воскресить в голове его образ, наделенный той точностью, что не могла бы привидеться ни одному живописцу даже в лучшем из снов и, говоря так, я не пытаюсь превознести себя над другими. Я знал Александра Кирка слишком хорошо. Каждую его черту. Каждый жест. Манеру поведения. Мог предугадывать его действия наперед, а в некоторых случаях мне удавалось даже угадать, что же он скажет в следующую секунду, как отреагирует на выпад собеседника. Наверное, я мог бы даже составить его психологический портрет и обнажить душу перед каждым, кто когда-либо задавал мне вопрос об Александре. Но в ответ эти люди слышали только одно. «Окно». В общем-то, это единственное, что действительно нужно было им знать о Кирке. Единственное, что объясняло все. *** Он просыпается у окна. В его доме почти все одноразовое, тоненькое, практически непотребное. Одноразовая бритва, одноразовый пакетик шампуня, одноразовая зубная щетка. Его кровать застелена белыми простынями, которые часто используются в придорожных отелях, где клиенты останавливаются всего на одну ночь. На кухне на пластиковом столе выстроились в ряд батареи из пластиковых стаканчиков и тарелок. Вилки, ложки, ножи из белого пищевого пластика всегда в беспорядке. У него нет мойки или стиральной машинки. И то, и другое заменяют большие алюминиевые тазы. В пылесосе – одноразовые бумажные мешки. В полиэтиленовом мусорном пакете свалка из пустых упаковок сигарет, одноразовой посуды, бритв и щеток. Иногда ярко блеснут маленькие прямоугольнички пакетиков из-под шампуня или бальзама для бритья. Александру нравится такая жизнь без обязательств и, похоже, это единственный человек, который обожает выносить мусор. Единственное, что в его доме постоянно – это окно. Он просыпается у окна. Я знаю его утренний ритуал наизусть, возможно, потому, что тот не блещет разнообразием. С другой стороны, разнообразие есть везде. В случае с Александром, им является вид. Каждое утро, открывая глаза, он приподнимается на локте, упираясь им в дешевый матрац, застеленный все такой же одноразовой простыней ровно до того момента, когда подбородок касается подоконника и застывает так, бездумно скользя взглядом по небу. В таком положении он может видеть только небо и думать, а видит ли небо его. Маленькая голова маленького человека высовывается в окно, чтобы в который раз доказать, насколько же он мал. Александр проводит языком по сухим губам… И просыпается у окна. Под окном лает собака. Немецкий курцхаар, здоровая псина с обвислыми ушами переступает с лапы на лапу и виляет хвостом, будто заведенный. У его передних лап в траве лежит нечто продолговатой формы, некогда бывшее костью, сейчас же превратившееся в пожеванную резиновую палицу. Пес задирает голову и заливисто лает. Александр улыбается уголком рта и взмахом руки подзывает к себе псину. Курцхаар подпрыгивает на месте, цепляется передними лапами за подоконник и застывает в таком положении, будто это не пес, а статуэтка. Такие часто ставят у каминов или телевизоров, если они, конечно, есть в доме. Впрочем, у тех, кто может себе позволить такие дорогие вещицы, есть все. Он просыпается у окна. По тротуару мимо дома проходит невысокая женщина в ярко-желтом платьице с юбкой-фонариком. Ее темные волосы подколоты шпильками на затылке, несколько вьющихся прядей, выбившихся из конструкции, щекочут шею, от чего женщина смешливо жмурится и наверняка пофыркивает по-кошачьи. Он знает, что пофыркивает. В ее руке поводок, а в нескольких метрах впереди трусит курцхаар. Курцхаары спокойно идут неподалеку от хозяина, только если их хорошо выгуляли. Он знает и это. Он знает о Джессике Кирк все, потому что прожил с этой женщиной восемь лет, прежде чем она ушла от него. Он просыпается у окна. За окном вечереет. Он ненавидит полумрак, поэтому подключает к розетке лампу в дешевом бумажном абажуре и, нахохлившись, отворачивается от окна. На горизонте вгрызаются в небо высотки, в их маленьких, с иголочное ушко, окошках загорается свет. Иногда светящиеся окна создают невообразимые узоры, но по вечерам он поворачивается к окну спиной. Человек не может не видеть. Человек может не хотеть. Он просыпается у окна. Возле кровати его ступней верно дожидаются одноразовые тапочки. Гораздо вернее собаки и женщины. Они наблюдают за его пробуждением вот уже которое утро и до сих пор не потревожили сон. Ни разу. За окном мерно шелестят волны, утаскивающие за собой мелкую гальку, и он приподнимается на локте, выглядывая в окно. Он говорил, что никогда раньше не видел моря. *** Я провожу пальцами по надгробной плите, очерчивая подушечками выгравированное затейливой вязью имя. Джессика Кирк. У тебя всегда было слишком красивое лицо, Джесс, и два слишком преданных пса. Такие долго не задерживаются на этом свете. Потерев лоб тыльной стороной ладони, я разворачиваюсь и иду прочь. Через несколько минут подойдет нужная электричка и приходится ускорить шаг, чтобы успеть вовремя. Транспорт сюда ходит редко, порой приходится торчать на остановке с проваленной крышей по нескольку часов, а после, устав стоять на одном месте, начинать суетливо махать рукой, пытаясь остановить хоть какую-то машину, едущую в нужном направлении. Но сегодня мне везет, даже слишком везет, поэтому я успеваю вскочить в электричку когда она уже начинает движение. Мужчина в клетчатом пиджаке догоняет меня почти что у входа в старое здание – уже порядком обшарпанное, с растрескавшимися стенами. Краска на оконных рамах местами облезла, местами только начинает отслаиваться. В целом картина производит гнетущее впечатление, но ведь у города никогда нет средств на ремонт государственных же учреждений. Думаю, даже если в один прекрасный день кусок крыши свалится на голову мэру, нас только оштрафуют на круглую сумму, но ничего не предпримут. Так вот, мужчина в клетчатом пиджаке остановился у ступенек, хватая меня за рукав и, достав из нагрудного кармана коробочку диктофона, щелкнул кнопкой. - Олли Ройз, журналист. Позвольте задать вам один вопрос? Кому же ты врешь, Олли? Впрочем, я знаю, о чем ты хочешь спросить, и заранее знаю собственный ответ. - Вы знали Александра Кирка? – спрашивает Олли, следом за диктофоном вынимая из кармана платок и промакивая пот, выступивший на висках. - Еще несколько капель над губой, - рассеянно добавляю я, мельком глянув на лицо журналиста, и слежу, как он суетливо движется. Олли переступает с ноги на ногу, едва ли не приплясывая, выжидающе поглядывает на меня. Я неопределенно пожимаю плечами и, улыбнувшись краем рта, отвечаю: - Окно. *** Александр Кирк приподнимается над странным матрасом, упираясь в него локтем , и наблюдает за открывающимися глазу видами. Он не может понять, что в обитой войлоком палате никогда не было окна.
